Материалы:Михаил Мухин. «ПОЧЕМУ РАСПАЛСЯ СССР?» — СТРАНА В ЦУНГВАНГЕ (Третий этап Перестройки, 1989 г.
Темпы роста производства снижались синхронно росту денежных доходов населения. В совокупности эти два процесс продуцировали дефицит всего и вся. Практическое осуществление «Закона о госпредприятии» (см. статью «Процесс пошёл, а вот куда?») привело к тому, что на заводах и фабриках практически исчёз сколько-нибудь эффективный экономический и/или административный контроль. Сутью реформы стали преобразования, нацеленные на замену назначаемого директора (который трактовался как бездушный чиновник, не радеющий о вверенном ему предприятии) на директора избираемого (каковой, как предполагалось, будучи «местным», будет денно и нощно печься о благополучии родного завода). Парадокс заключался в том, что в результате был получен строго противоположный эффект. Новый менеджмент был начисто лишён «чувства хозяина» и ориентировался не на перспективное развитие, а на стратегию «что ухватил сегодня – то твоё». В этой ситуации денежные вливания из бюджета, направленные на интенсификацию производства, шли не в основные фонды, а (это если попросту не разворовывались) – в фонд зарплаты. К началу 1990 г. неудовлетворённый спрос составлял 95 млрд. руб. (при общем товарообороте розничной торговли в стране в 482 млрд. руб.).
Массовое недовольство перерастало в открытые формы. 29 марта 1989 г. состоялась первая забастовка в Норильске. 10 июля забастовали шахтёры Кузбасса, причём забастовка стремительно распространилась на всю угольную отрасль. Вскоре забастовочное движение охватило и другие отрасли. Собственно, первоначально в требованиях бастующих превалировали экономические требования, но логика событий привела к тому, что стачечные комитеты явочным порядком стали превращаться в реальные (а не бутафорские, как система райсоветов) органы власти на местах. В 1990 г. забастовочное движение приобрело ещё больший размах, а в требованиях стачкомов стали звучать и политические требования.
Одновременно с кризисом социально-политическим развивался кризис и в идеологической сфере. На 1989 г. приходятся 3 важнейших изменения в сфере общественной идеологии:
1. Критика истории советского общества в средствах массовой информации приняла уже откровенно огульный характер. Все реальные и выдуманные негативные моменты истории нашей страны в 1917–1985 годах раздувались, смаковались и приобретали воистину гомерические масштабы.
2. На этом фоне всё чаще ставилась под сомнение социалистическая природа построенного в СССР общества («вот в Швеции – социализм, а у нас…»), на щит поднимались «тоталитарная» теория и концепция Административно-Командной Системы Управления. Это, в свою очередь, служило трамплином к рассмотрению всего послеоктябрьского периода как одной грандиозной исторической ошибки.
3. Логическим выводом из вышеизложенного представлялось требование как можно быстрее отринуть советское прошлое и вернуться в «лоно цивилизации» через насаждение принятых на Западе экономических и политических норм и институтов. История превращалась в арену политических боёв, тон в ней задавали публицисты и журналисты. Сформировалась своеобразная «мода», идти против которой было крайне трудно, а иногда – опасно. Известно, что приблизительно в тот период ЦК пыталось организовать научную экспертизу «Архипелага ГУЛАГ» в Институте марксизма-ленинизма. Ни один профессиональный историк института не решился взяться за этот труд. Ошибок и натяжек по исторической части там хватало, однако решившийся посягнуть на культовое сочинение живого классика рисковал стать нерукоподаваемым среди советской интеллигенции.
«Когда умирают идеалы…»[править | править код]
1988–1990 г. – это время формирования новых субъектов хозяйствования, руководство которых было кровно заинтересовано в дальнейшей радикализации реформ. Тут следует выделить 3 ведущие тенденции:
1. Экономические новации практически не учитывали существование теневой экономики. В результате реформы, «теневиков» игнорировавшие, де-факто, создали «теневикам» режим максимального благоприятствования. Разумеется, все оценки капиталов, обращавшихся в «теневой сфере» носят сугубо оценочный характер, однако по мнению ряда экспертов, его масштаб приблизительно соответствовал 150 млрд. руб., что эквивалентно трети производства товаров народного потребления в СССР.
2. Кооперативная политика советского руководства генерировала немногочисленный, но социально активный слой т. н. «кооператоров», имевших, в отличие от «теневиков» вполне легальный статус. Впрочем, деление кооператоров и «теневиков» носило в определённой степени условный характер – вторые активно трансформировались в первых, а первые, стремясь минимизировать расходы, охотно мутировали во вторых.
3. Пожалуй, одним из важнейших (и при этом традиционно остающихся в тени) факторов социальной стратификации тех лет остаётся процесс явочной до-ваучерной приватизации. На этом хотелось бы остановиться подробнее. Фактическое разгосударствлевание экономики привело к тому, что государственные ресурсы попадали в распоряжение части номенклатуры, отвечавшей за управление теми или иными хозяйственными структурами, т. н. «управленцев». Ещё в 1987 г. стартовала особая «комсомольская» экономика. При каждом райкоме комсомола был создан Центр научно-творческого творчества молодёжи. Главной экономической привилегией ЦНТТМ-ов стало предоставленное им право обналичивать средства с банковских счетов. За посреднические операции «комсомольцами» взималась маржа от 18 до 30% от суммы, из которых 5% перечислялась в ЦК КПСС.
Другой формой накопления «начального капитала» стали совместные предприятия (СП). Разрыв между официально утверждённым и фактически существующим обменным курсом доллара к рублю гарантировали значительные прибыли практически при любой внешнеторговой операции. Т.к. СП создавались с советской стороны при участии тех или иных хозяйственных структур (министерств, НПО, МНТК и т. д.), руководство этих структур, или входившее в правление СП, или делегировавшее туда доверенных лиц, так же пополняло ряды «управленцев»-бизнесменов. Впрочем, достаточно быстро такие сложные маневры стали необязательными. Ряд министерств попросту были преобразованы в концерны с юридическим статусом АО. Держателями акций новоявленных концернов стали как государственные организации, так и физические лица – из числа руководства соответствующей отраслью. Флагманом этого движения следует признать Министерство газовой промышленности, на базе которого в 1989 г., когда слово «ваучер» ещё решительно ничего не говорило большинству жителей СССР, был создан государственный газовый концерн «Газпром». Примерно в это же время происходит акционирование (читай – приватизация) крупнейших рентабельных предприятий – МНТК «Микрохирургия глаза», КАМАЗ, ВАЗ и др. Правовая основа подобных «акционирований» была, скажем так…крайне смутна и неоформлена, однако это нимало не смущало предтеч Чубайса. Пользуясь случаем, хочу отметить, что при оценке итогов приватизации «по Чубайсу» следует не упускать из виду, что все «сливки» советской экономики были «сняты» ещё в 1989-90-м годах.
Одновременно подверглась столь же малооглашаемой приватизации со столь же смутной нормативной базой практически вся банковская сеть Промстройбанка и Жилсоцбанка, на базе отделений которых были созданы целый ряд коммерческих банков. Например Мосбизнесбанк был создан на базе московского Жилсоцбанка. В том же русле находилась и приватизация советской оптовой распределительной системы, проведённая в 1988–1991 гг. Правда, тут создавали не концерны, а биржи. Так, на базе различных подразделений Госснаба были созданы Российская товарно-сырьевая, Московская товарная, Московская фондовая и другие биржи. Вообще, СССР в тот период переживал своеобразный «биржевый бум». К концу 1990-х годов в Советском Союзе насчитывалось уже 700 бирж, и по числу биржевых площадок СССР победно вырвался на первое место в мире. Разумеется, уровень организации торгов на этих многочисленных скороспелых биржах был крайне низок. Дело доходило до совсем уж анекдотичных прецедентов – в одном месте биржу с весьма претензионным названием (что-то не то «международное», не то «центральное») располагали в бывшей коммунальной квартире, из которой не успели вывезти продавленные диваны, оставшиеся от старых хозяев; в другом – в торговом зале днём шли торги, а вечером – дискотека… Впрочем, так или иначе, услуги этих торговых площадок были востребованы в условиях нараставшего товарного дефицита.
Фактически, именно в те годы были заложены основы большинства ныне существующих крупных состояний и предпринимательских компаний. Т.к., строго говоря, все эти операции шли вразрез с действовавшим на тот момент советским законодательством, при минимальном желании новоявленные «бизнесмены» могли быть привлечены к суду. То, что никаких репрессалий по этому поводу не последовало, говорит о том, что курс на «ползучую приватизацию» имел более чем весомую поддержку на самых верхних эшелонах руководства СССР. Так или иначе, все эти экономические пертурбации, в проекции на политический план, вели к формированию в недрах советской, партийной и хозяйственной номенклатуры особой прослойки, заинтересованной в легитимизации своего «предпринимательского» статуса, а значит – в углублении реформ. В социальном отношении в стране начало ускоряться имущественное расслоение. Люди, успешно встраивающиеся в нарождающиеся рыночные отношения получили обобщённое название «новых русских». Разумеется, между директором государственного концерна «Газпром» и руководителем кооперативного кафе зияла огромная пропасть, но их роднил главный жизненный посыл – им был нужен «капитализм» (ну, так как они его понимали), а не «социализм» (вне зависимости от того, каким – развитым, застойным, обновленным – он будет).
Как ни странно, в идеологическом плане к «новым русским» примыкали очень далёкие от них, в плане экономическом, широкие слои советской интеллигенции. Психологически это было понятно – для СССР в целом (за редкими исключениями, которые не могли отменить правило) было характерно постоянное занижение социального статуса работников умственного труда. Инженер или конструктор в среднем получали меньше, чем рабочий даже средней квалификации. Интеллигенция, занятая в непроизводственной сфере, и вовсе финансировалась по остаточному принципу. Поэтому среди интеллигенции так же пользовались популярностью настроения, укладывающиеся в лозунг «Нам не нужны социальные гарантии – мы себе на достойную жизнь заработаем! Только дайте возможность!». Другое дело, что у подавляющего большинства было весьма смутное представление о реальной возможности прожить «на заработанное», т. к. основная масса социальных гарантий советского общества представлялось чем-то обязательным и неотъемлемым. Но психологически основная масса советских интеллигентов именно в этот период отказались от идеалов социализма.
В целом, в 1989–90 годах на основе весьма разнородных социальных групп сложилось единое широкое протестное движение, отвергавшее идею построения социализма «с человеческим лицом» или какой-либо другой модификации/модернизации советского общества. На первый план в общественном менталитете вышла мечта жить «как на Западе». Собственно, каково оно, житьё на Западе, жители СССР практически не знали, представляя капиталистическое общество в основном по рекламным проспектам и художественным телефильмам, поэтому это было не столько движение «за капитализм», сколько «против социализма».
Если змеёныша хорошо кормить, из него вырастет дракон[править | править код]
Надо признать, что республиканские элиты очень быстро оценили мобилизующий потенциал националистических настроений. Оседлавший эту волну получал сильный козырь в борьбе с Центром за контроль над республиканскими ресурсами. Практически во всех союзных и автономных республиках повторялся один и тот же сценарий «ползучего сепаратизма». Так как впервые он был апробирован в прибалтийских республиках, мы будем называть его «прибалтийским методом». Собственно, пьеса делилась на 3 действия.
Действие первое (приблизительно (в зависимости от региона) – зима 1988/89 гг.) – «альтернативная лояльность». На этом этапе главным для националистов было легализироваться и стать «рукоподаваемыми» в кулуарах власти. Для этого конструировалось некое движение «за Перестройку с учётом национальных особенностей и специфики». В прибалтийских республиках это, как правило, называлось «Народный фронт». Т.к. постоянным рефреном во фразеологии таких движений было декларирование приверженности идеалам Перестройки, обычно «народофронтовцы» пользовались, как минимум, благожелательным нейтралитетом Центра. Впрочем, нередко Центр попросту делал ставку на «местных прорабов Перестройки», рассматривая оных как таран в деле сокрушения «партократов», засевших в республиканском руководстве со времён окаянного Застоя. Ну а то, что «прорабы» попутно ратуют за возрождение местных традиций, танцев и песен… да пусть их! Однако постепенно практически все проблемы республики начинали приобретать тот или иной национальный аспект. Особенно активно на тот этапе использовались экологические сюжеты, трактуемые в стиле «Центр понастроил нам тут всяких индустриальных гигантов, в результате наша уникальная экология пришла в полный упадок!». Аналогичный метаморфинг проходила и идея национального возрождения. Начиналось всё с безобидного интереса к истории, традициям, народным промыслам, обычаям и прочему краеведению. Однако чем дальше, тем больше муссировалась мысль о том, что тот или иной (в зависимости от региона) народ находится в глубоком культурном упадке и виновником этого является (пока об этом говорили вполголоса, но уже говорили) Центр. А точнее – Москва, которая ассоциировалась как с безликим федеральным Центром, так и с Россией. Следует учитывать, что данный тренд отлично монтировался в принятый в советской историографии дискурс рассмотрения национальной политики царской России. Идеологи разнообразных «саюдисов» и «народных фронтов» попросту распространяли подход советских историков на советский период. Если вся история досоветской, скажем, Украины – это сплошное преследование царскими сатрапами Шевченко, кирилло-мефодиевцев, Кармалюка и насаждение крепостничества, так почему с той же позиции не рассмотреть и период после 1917 г.?
Действие второе (весна-лето 1989 г.) – «… а деньги врозь!». По достижению определённого градуса напряжённости национального вопроса на первый план выводились идеи «республиканского хозрасчёта» и «экономической самостоятельности». С точки зрения экономики эти лозунги представлялись полной бессмыслицей. Экономика Советского Союза представляла собой единый народохозяйственный комплекс, поэтому попытки вычленить некую «независимую республиканскую экономику» были заведомо обречены на неудачу именно по экономическим соображениям. Но население подвергалось массированной индоктринации в духе «Центр нас объедает («москали усё сало сьилы»), а вот отделимся – и заживём богато!». Очень важно учитывать, что на этом этапе сепаратисты рассчитывали (и, как правило, эти планы осуществлялись) радикально расширить свою социальную базу. Если рассуждения об упадке культуры, как правило, затрагивали струны в душе представителей титульной нации, то лозунг «хватит кормить нахлебников!» был рассчитан на всё население республики. Эгоистичные настроения «пусть эти нахлебники слезут с нашей шеи» действительно были очень популярны. Не случайно на референдумах о независимости, прошедших в республиках в 1989-90-м годах, местное т. н. «русскоязычное» население в основной своей массе поддержало сепаратистов.
Действие третье (с осени 1989 г.) – «Империя зла». Теперь, когда в противостояние с Центром было в той или иной степени вовлечено большинство населения республики, идеологи национал-сепаратистских движений поднимали на щит историю вхождения данной территории в состав Российской империи/СССР. Разумеется, трактовалась эта история исключительно с точки зрения векового экспансионизма московских властей. Соответственно, «русские» в этом контексте рассматривались как «оккупанты», а пребывание в составе СССР – как «незаконное». Ну и как логическое завершение тренда, выдвигалось требование восстановления исторической справедливости, а именно – воссоздания государственной независимости. Ответственность за все реальные и мифические пороки, ошибки и преступления советского периода априори возлагалсь на Центр, а фактически – на русский народ. Глухо, «только для своих» и вполголоса распространялись мнения о том, что «мигранты» наводнили ту или иную республику и угрожают самому существованию титульной нации. Это время форсированной фабрикации исторических мифологем, превращающихся в мощные инструменты политического арсенала. В ряде союзных республик (Грузии, Украине, Молдавии) были разработаны новые школьные программы преподавания истории с «правильно» расставленными акцентами. В результате к моменту распада СССР образ России был демонизирован практически во всех «национальных историях». Важно отметить, что на этом этапе региональное руководство сочло возможным сбросить маски и начать структурное отделение от Центра в форме обособления республиканских компартий от КПСС. Это можно рассматривать как своеобразный индикатор – республиканские элиты окончательно перешли на националистические позиции.
Как показала практика, Горбачёв и его окружение были совершенно не готовы к обострению национального вопроса. «Центр» не то что бы проиграл идеологическую войну сепаратистам «по очкам», он попросту сначала не понял, что война уже идёт, а потом – что он уже проиграл. Помимо этого, судя по деятельности союзных властей, главной опасностью на тот момент в Москве признавался национализм, но… великорусский. Во всяком случае, на подавление «Памяти» и тому подобных течений было брошено не в пример больше сил, нежели на «народные фронты». Создание в Латвии «Интерфронта» стала едва ли не единственной попыткой создать контр-сепаратистское движение в союзных республиках. В результате уже в марте 1990 г. сепаратистки настроенные политики полностью контролировали парламенты прибалтийских республик. Тогда же, в марте 1990 г. были приняты два знаковых документа. Верховный совет Литвы принял акт «О восстановлении независимого Литовского государства», согласно которому на территории Литвы отменялось действие конституции СССР. Тогда же в Грузии был денонсирован союзный договор 1922 г. По сути, процесс демонтажа СССР стартовал.
Российский фактор[править | править код]
1989 стал годом выхода на политическую арену ещё одного фактора. Внезапно субъектом политического процесса стала… Россия. В начале 1989 г. в российской прессе впервые был поднят вопрос о суверенитете России – общий тренд сводился к вопросу «почему прибалтам можно, а нам нельзя?». На I съезде народных депутатов СССР (об этом речь ниже) Распутин открыто вступил в полемику с многочисленными выступлениями депутатов от союзных республик, стоявших на националистических позициях. На сентябрьском пленуме ЦК КПСС 1989 г. представители делегации РСФСР предъявили Горбачёву своеобразный «счёт» за отсутствие республиканской партии, что ставило их в неравноправное положение по сравнению с коммунистами из других республик, а так же за бедственное положение республики в целом. Однако Горбачёв пытался отделаться полумерами и вместо создания российской компартии ограничился созданием Бюро ЦК по РСФСР. Вообще, и партийные, и советские союзные инстанции полностью упустили подготовку и выборы делегатов народных депутатов РСФСР, а так же создание российской компартии. На внутрироссийские политические процессы попросту не обращали внимания – ну что там может произойти? Видимо, Горбачёв понимал, что если своё, независимое от Центра и проводящее собственную политику, руководство появится ещё и у России – он (Горбачёв) окончательно превратится в генерала без армии. Низводя Россию до безликого придатка к союзному Центру он ещё мог торговаться с республиканскими элитами, пытаясь задобрить их за счёт дотаций из федерального бюджета (читай – за счёт России, т. к. республики делились с Союзом с каждым месяцем всё неохотней), но если Россия тоже откажется платить… за счёт чего покупать республиканских прото-президентов?
I Съезд народных депутатов СССР[править | править код]
Безусловно, именно это событие стало политическим хитом 1989 г. По сути, его открытие означало переход реформы политической системы страны в практическую фазу. Хронологически оно совпало с появлением организованной политической оппозиции. Эти 2 процесса постоянно взаимовлияли друг на друга. По сути, складывание оппозиции началось ещё в предвыборный период – зимой-весной 1989 г. Нараставшие экономические неурядицы вели к росту антибюрократических настроений. Страна нуждалась в депутатах из неаппаратной среды. Череда несанкционированных предвыборных митингов завершилась созданием 4 февраля 1989 г. новой политической организации – «Московской трибуны». Она предназначалась для координации работы избирательных групп неаппаратных кандидатов от Москвы и Ленинграда. На самом съезде, в противовес, по выражению Афанасьева, «агрессивно-послушному большинству», была создана Межрегиональная депутатская группа. Первоначально она состояла из 150 депутатов, затем разрослась до 388 (причём из них 286 – от России). Вскоре была принята и первая программа, сводившаяся к 5 «де-»: децентрализация, демонополизация, департизация, деидеологизация, демократизация. Т.к. съезд состоял из 2250 депутатов, МДГ из 388 человек явно не могла повлиять на принятие важных решений. Это подвигло руководство МДГ к поиску союзников среди «национал-сепаратистов» и лидеров стачкомов. На рубеже 1989/90 годов была создана организация «Демократический выбор», целью которой стала подготовка к выборам Съезда народных депутатов России. Одновременно начался идеологический раскол в КПСС. Наряду с сепаратистскими настроениями в республиканских компартиях, в КПСС выделилась т. н. «Демократическая платформа», выступавшая за многопартийность и демократизацию.
Подведём итоги[править | править код]
В 1985–88 годах руководство СССР дало старт ряду политических процессов, которые с 1989–90 гг., подобно мифическому голему, зажили собственной жизнью, и вышли из-под контроля своих создателей. 1989 г. составляет особый период Перестройки, в значительной степени предопределивший её финал. Всего можно выделить 4 основные тренда, определявшие характер происходивших в тот год событий.
1. Негативные тенденции в экономической сфере приобрели необратимый характер. Это вызвало обострение социальных проблем и, в конечном счёте, изменило социальную базу реформ. Крайне важно при рассмотрении последующих событий постоянно держать в уме, что начинались реформы с опорой на одни (весьма широкие) слои населения, а на решающем этапе их (реформ) социальная база претерпела существенный метаморфинг – резко «съёжилась» и изменила свою суть. Одновременно появились и стали стремительно множиться новые субъекты хозяйствования, относящиеся к не-государственной экономике и, по сути, составлявшие альтернативу экономике государственной. Занятый в этом новом секторе экономики социально-динамичный слой населения концентрировал в своих руках всё больше материальных и административных ресурсов. Этот слой был заинтересован не просто в продолжении курса Перестройки, – но в форсированной радикализации реформ. Таким образом, складывались предпосылки для формирования широкой антикоммунистической (или, вернее, анти-Горбачёвской, т. к. КПСС уже давно не представляла собой идеологически однородной группировки) коалиции.
2. На первый план резко выходят, можно сказать, врываются, национальные проблемы, бывшие до 1988 г., где-то там, на 5–6 плане политического бытия. Причём этнические конфликты очень быстро проскочили фазу сугубо идеологического противостояния и «вышли на улицу». 1988 г. ознаменовался событиями в Сумгаите и Карабахе, которые внезапно вернули слово «погром» из тезауруса историков в повседневный политический лексикон. В большинстве автономий и союзных республик политические процессы чем дальше – тем больше приобретали этнические оттенки. Накалялась ситуация в Средней Азии, апробировалась прибалтийская система «ползучего сепаратизма», впервые на политическую арену гласно вышли группировки, позиционирующие себя как «русские националисты». К концу года руководство ряда республик официально начали процесс демонтажа СССР. Причём союзной руководство демонстрировало абсолютное политическое бессилие в сфере этнических отношений. На то, что бы задавить сепаратистов силой – не хватало духу (впрочем, очевидно, что это вызвало бы крайне негативную реакцию Запада, а для советской экономики это могло стать фатальным), а задавить их в идеологической борьбе – не хватало умений. Самое страшное, что пытаясь реагировать на действительно ужасные события погромного характера в Ферганской долине и в Закавказье, Центр упустил из виду бескровный захват власти сепаратистами в ряде республик. Заклеивая пластырем болезненные порезы, проглядели инфицирование всего организма в целом.
3. Критика советского периода истории последовательно ужесточалась и постепенно трансформировалась в отрицание преимуществ социализма как общественной системы. И наоборот – либерально-демократическая альтернатива становилась всё более популярней во всё более широких кругах народных масс. Перестройка, начавшаяся под лозунгами «Революция продолжается!» и «Больше социализма!» стремительно опрокидывалась в отрицание социалистической перспективы, по сути, меняя свою идеологическую направленность.
4. Во второй половине 1989 г. происходит организационное оформление политической оппозиции. При этом сразу выделяется радикальное крыло, ориентированное на захват власти, и готовая идти ради этого на довольно жёсткие (практически – любые) шаги.
В этой ситуации горбачёвская команда (а с ней – и вся страна) оказались в ситуации цугцванга – следовало предпринимать какие-то шаги по выходу из надвигавшегося кризиса, но, во-первых, никто не знал – какие; во-вторых, каждый надеялся выжить в одиночку, спихнув все негативные последствия на соседа; а в-третьих, каждый шаг вместо улучшения ситуации вёл к её ухудшению.
Статьи цикла «ПОЧЕМУ РАСПАЛСЯ СССР?» Михаила Мухина[править | править код]
- КРАТКОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ЛЮБЕЗНОМУ ЧИТАТЕЛЮ
- ПАРА СЛОВ О ЗАСТОЕ или ЧТО СОБСТВЕННО «ЗАСТОЯЛОСЬ»?
- НАКАНУНЕ КРАХА (Первая половина 1980-х)
- ПЕРЕМЕН, МЫ ЖДЕМ ПЕРЕМЕН (Заря Перестройки)
- ПРОЦЕСС ПОШЕЛ, А ВОТ КУДА? (Апогей Перестройки, 1987-1988)
- СТРАНА В ЦУНГВАНГЕ (Третий этап Перестройки, 1989 г)
- 1990-й ГОД. РАССЫПАЮЩИЙСЯ СОЮЗ И ПРОСЫПАЮЩАЯСЯ РОССИЯ
- ФИНАЛ ПЕРЕСТРОЙКИ (весна-лето 1991г.)
- АГОНИЯ ПЕРЕСТРОЙКИ. ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС АВГУСТА 1991